Пример такого перевода - «Из Ариостова Orlando furioso» (« Пред рыцарем блестит водами…»), где фраза «Наконец глазами и мыслями уставился он на камень, сам подобный равнодушному камню» (дословный перевод с итальянского) заменена на «И наконец на свой позор вперил он равнодушный взор», что явно искажает текст оригинала и является выражением личной мысли Пушкина. Т. е Пушкин, как правило, переводит для того, чтобы высказаться. Его перу принадлежит произведение «Отцы-пустынники и жёны непорочны…», являющееся одним из первых обращений русской светской поэзии к православной молитве. Это прежде всего выражение через лирическое стихотворение глубоко личного переживания поэтом молитвы, которую он любил с самого раннего детства, отголоски которой встречаются даже в последних строках «Гавриилиады». Переложение текста этой молитвы следует только после вступления, чрезвычайно подробно излагающего отношение поэта к ней. И здесь присутствуют изменения текста оригинала, расставляющие акценты на тех или иных его местах, что показывает личное отношение автора к нему.
Что же касается стихотворения, предписываемого Пушкину, то смысла в таком переводе не было, т. к. в нём не выражается никаких личных идей, выраженных через изменение оригинала. Это и не пример того, как поэт, переводя текст, просто выражает собственную мысль, потому что церковно-славянский язык был известен в то время всем русским, и не было необходимости в таком переводе (Пушкин отличался удивительным чувством меры и не мог выполнить работу, уже завершённую до него). Кроме того, стихи среднего достоинства не могут быть созданы гением, чьи творения украшают сокровищницу мировой культуры.
Целая система легенд связана с отношениями Пушкина и митрополита Московского Филарета. Основаны они на случае, произошедшем в конце 1829-го года, когда в печати появилось стихотворение «Дар напрасный, дар случайный…».
