Соответствия многочисленны, очевидны и имеют сквозной характер. В то же время некоторые из них - смещённые и как бы перепутанные. С героем «Пророка» соотносится то анчар, стоящий в пустыне, то раб, несущий вместо жгучего глагола правды смертную смолу, то опять анчар, из которого извлекается яд, подобно тому, как из будущего «пророка» извлекается сердце, то царь, то его стрелы. Раб соотносится то с серафимом, посланником Бога, то с героем «Пророка», то с теми же стрелами. Царь - то с Богом, то с распространяющим смерть анчаром. Линии то совпадают, то пересекаются, причём блуждание соответствий происходит и внутри «Анчара». Бедный раб дублирует облик дерева смерти: у того с ветвей ядовит стекает дождь», «яд каплет сквозь кору, к полудню растопясь от зною», - у этого, вернувшегося «к утру», «пот по бледному челу струился хладными ручьями». Но и господин похож на анчар: принеся смертную смолу, раб умирает у ног царя, царь напитывает им свои стрелы - и отрава словно повторяет свой путь от корней - ног - к ветвям - стрелам.

Одним словом, отношения между «Пророком» и «Анчаром» построены как отношения двух разных миров, из которых второй представляет собой сдвинутое, смещённое, смятое подобие первого.

Это прослеживается и в отношении фабул. В «Пророке» фабула развивается по восходящей: от «влачился» к «Восстань…», от «духовной жажды» к пророческому дару, от томления к призванию. Каждая последующая ступень сюжета выше предыдущей, всё завершается открытым финалом, устремлённым к высокой цели.